Февраль стал груб и непостоянен, то сгинет без следа, то вернется и без тени улыбки бросит в лицо пригоршню мокрого снега. Никакой определенности. Жизнь домашняя, обыкновенно протекающая в тепле и уюте, преподносит и вовсе оригинальные сюрпризы. Вот, в частности, нынче вечером раздался телефонный звонок. Я, героически прервав чаепитие, поднял трубку и услышал густой бархатный голос. «Привет, это папа, - произнес голос с некоей томной радостью. - Учишься? Работаешь? Хочу тебя видеть».
Семь лет я ничего не знал об отце, знать не желал и превосходно жил в его отсутствие. Изредка, примерно раз в два года звонила его мать и поздравляла меня с очередным праздником, прибавляя также поздравления за все пропущенные, и попутно рассказывала новости о нелегкой жизни великого семейства. Рассчитывая на сочувствие, очевидно, ибо моя бабушка ничего не делает без расчета на сочувствие. Я скорбно дышал в трубку, смертельно скучал и прощался на ближайшие два года.
Семья моего отца целиком польская, сами они почитают себя древним шляхетским родом и в доказательство предъявляют некие старинные документы, пару побрякушек да написанные в восемнадцатом веке портреты предков. Они даже претендуют на некое отдаленное родство с великими вельможами нашей земли панами Радзивилами. Имение семьи располагалось под Вильнюсом, где мы поселились еще в золотом веке. Мы были приняты при дворе и жили, поговаривают, славно и беспечно. Доселе семейство мое поминает со слезами на глазах те давние счастливые времена, когда любили и ценили нашего брата.
Закончилась вся эта славная история весьма непрезентабельно. Мои прародители по отцовской линии – люди болезненные, жесткие и высокомерные. Бабушка, что характерно, чистокровная полячка, за деда замуж вышла исключительно по этому поводу. Но и она, и дед - ученые-физики с парой-тройкой высших образований за плечами. А вот сыновья их обаристократели до ручки. Мой дядя до сих пор не женился и занят тем, что льет унитазы. Он весь век просидел на шее у своей матери, ибо жить самостоятельно ему лень. В принципе лень – это не такой уж грех, но дядя Николай несмотря на свои унитазы весьма хамоват и мнит себя центром вселенной. Эдакий гипертрофированный эффект аристократа, помноженный на полное отсутствие понятий о чести. Я бы сказал, унитаз - это квинтэссенция его личности.
Отец мой Эдуард вовсе отличился. Он некогда был красив, обаятелен, черноглаз, усат и томен, ко всему напоминал трепетным девам помесь Ставрогина и Ржевского. Он жил из прихоти, учился из прихоти, на маме женился также из прихоти, против воли родителей, которые мечтали для него о следующей нервной полячке. Позже яростно уговаривал маму сделать аборт, так как я изначально был ему неугоден. С течением времени невинные дебоши по-гусарски перешли в нечто более необычное, и папа сделался типичным, незамутненным наркоманом-героинщиком. Мама вешала на двери наших комнат замки и прятала меня по шкафам. Одно из ярчайших впечатлений детства – входная дверь, вместе с косяком покоящаяся в пыли на лестничной клетке. Как оказалось, папа забыл ключи.
Женщины папе нравились жесткие и развязные, они густо красили губы и носили короткие юбки. Мальчиков, напротив, он предпочитал тихих и скромных. Одного из них я вспоминаю сих пор, в особенности когда сажусь за фортепиано. Звали его Митькой и взгляд у него был ангельский. Это был нервный, забитый и даже чем-то интеллигентный юноша лет семнадцати-восемнадцати, он был болезненно худ, достаточно миловиден и странен. Даже мне, семилетнему ребенку, он казался каким-то искаженным, как незаконченный рисунок. Набросок человека. Видно было, что парень не жилец. У отца он продержался дольше других, во всяком случае, дольше многих. Вот только он тоже был наркоманом, у нас других и не водилось. Героин – это нечто вроде клуба по интересам. Митя с каждым днем бледнел и слабел. Он сажал меня к себе на колени и медленно водил моими пальцами по клавишам фортепиано, наигрывая «Лунную сонату», которую я не позабыл до сих пор. Потом он ушел, как и все остальные, и больше я его не видел.
Мама шесть лет пыталась лечить отца от наркомании, пока он сбывал все ее вещи включая школьную золотую медаль. Папа тем временем беспечно и не без ехидства прошел через суд и психиатрическую клинику. Потом мы наконец уехали в однокомнатную квартиру с уже больным дедушкой. Денег не было совсем. Мухин появился через два года и ознаменовал собой переход из чего-то довольно жутковатого в нормальную жизнь.
Возможно, с возрастом люди переоценивают свою жизненную позицию и меняются к лучшему. Я вовсе не отрицаю таких всем известных высоких материй, как раскаяние и переосмысление. Но я уже вышел из того возраста, когда выбитые двери, кисловатые запахи и пьяные женщины расцениваются милым приключением. Так что встречи, увы, не выйдет. Мой отец чем-то забавный парень, но теперь, когда настало мое время выбирать, внезапно обнаружилось, что уже он мне не нужен.