В период относительной свободы я накопил изрядное количество мелких обязательств, благополучно погребенных в пыльных безднах моего сознания и всплывших на поверхность благодаря насильственной активации всех умственных ресурсов включая память. Если не ошибаюсь, я задолжал сказки, истории, фотографии и даже орденские уставы некоторым благородным людям, наблюдающим мою эстонскую медлительность с добродушным английским флегматизмом. Так как заниматься делом при наличии минимального досуга мне по мистическим причинам недосуг, я пришел к выводу, что должен заняться им в сессию, когда досуг полностью отсутствует.
Несколько недель назад я намеревался поведать широкой общественности о происшествии рождественской ночью, но, будучи рассеян как табуретка, позабыл обо всем. Теперь, когда сумрачные времена наступили не только в природе, но и в жизни любого студента, я не могу отказать себе в удовольствии вспомнить этот эпизод.
Ночью двадцать четвертого декабря мы с Варенькой находились в красном как тряпка тореодора кабинете, занавешенном красными портьерами, и пили красное вино. Этот этюд в алых тонах мог бы продолжаться до утра, но Варенька, девушка, наделенная тонким чувством юмора и неистребимым любопытством, пожелала непременно лицезреть меня в хмельном состоянии. От красного вина к тому моменту осталась только зеленая бутылка. Мы с моей леди, движимые жаждой приключений и когнитивных диссонансов, променяли уют красного пристанища на мрак и чернь сырой декабрьской ночи.
Городская окраина, слабый фонарный свет, смутные силуэты деревьев и столбов, малоотличимые друг от друга, блестящий асфальт, грязь, сырость и тлен. Низкое небо, красновато-черное, нависшее над землей, как надбровные дуги доисторического человека. Мы шли по мокрому тротуару, вели бессодержательную беседу и радовались абсурдности происходящего. Но единственный знакомый мне ночной магазин оказался по невыясненным причинам закрыт, и нам пришлось повернуть обратно, не исполнив задуманного. Эта иррациональная закрытость заведения подобного толка, должно быть, и была увертюрой к чуду.
По дороге в мою скромную обитель погода стала меняться со скоростью, достойной голливудского фильма. Налетел порывистый ветер, воздух стал значительно холоднее. И внезапно с неба повалил густой рождественский снег. За пять минут, которые мы провели в дороге, снег покрыл фонари, кусты и деревья, грязно-черный ландшафт стал белым, полностью соответствующим распространенным представлениям о рождественской ночи. На моей шляпе образовался первый за эту зиму минский сугроб. Снег летел в лицо и предательски таял, я был мокр, лохмат и счастлив, как ирландский сеттер на прогулке, твердил что-то про Рождество и чувствовал себя причащенным. Закончился вечер все в том же красном кабинете, дополненном варенькиными мокрыми волосами и раздобытым в закромах родины согревающим коньяком.