Я не верю в психотерапию. Идея избавления от душевного хлама путем длительных доверительных бесед с неким абстрактным мастером штопки эмоционального фона кажется мне сомнительной. Доверительная беседа изначально подразумевает определенный уровень близости. Люди, способные вывернуть душу перед посторонним дядькой, получающим зарплату за то, чтобы выслушивать всякие бредни, вызывают у меня искреннее недоумение. На мой взгляд, психотерапия работает целиком на эффекте плацебо. Само наличие психотерапевта в жизни человека часто внушает ему уверенность в скором избавлении от психологических проблем, таким нехитрым способом снимая основную психологическую проблему - безысходность.



Впервые с психотерапией я столкнулся шестнадцати лет отроду, когда, пребывая во вполне комфортном состоянии затяжной апатии, неожиданно свалился в обморок на остановке, таким образом избавив себя от необходимости нарезать лягушек ломтиками в Лицее. Очнулся я уже в больнице, которая открыла мне свои объятия диагнозом «невроз такой-то, депрессия». Я попытался было донести до врачей, что никаких душевных страданий не испытываю, но мне лишь ответили, что это очень нехорошо – и передали в ласковые руки психотерапевта.



Психотерапевта звали Татьяной Витальевной. Образ ее, состоявший из детского заостренного личика, вздернутого к солнцу носа, длинных трепещущих ресниц и светлых волнистых волос, символизировал собой то, что она призвана была нести в мир - тихую радость и идиллическое счастие. Примерно так я представлял себе всех возлюбленных звезд русской эстрады разом, для полноты эффекта не хватало лишь зеленых бровей. Татьяна Витальевна искренне считала себя ангелом милосердия, яростно обожаемым всеми своими подопечными. Усадив меня на пуф, она схватила мою руку и взглянула в глаза пристально и серьезно.

- Ну? – настойчиво произнесла она и взмахнула пушистыми ресницами.



Так началось мое пребывание в клинике соответствующей направленности. От вынужденного ежедневного общения с ангелом во плоти я начинал ощущать себя морально травмированным, я бы даже сказал, наповал сраженным вопиющим несовершенством этого мира. Татьяна Витальевна требовала от меня искреннего повествования о моих тревогах, сомнениях и обидах, я искренне сообщал ей, что ничего такого не существует в помине. Она, разумеется, лишь недоверчиво качала белокурой головой и смотрела на меня с душераздирающим сочувствием.



Боюсь, я бы не вынес всего этого и заработал эмоциональную депрессию в дополнение к соматической, если бы клиника не была полна очарования. Наше отделение находилось на девятом этаже. Внизу манящим пейзажем замерло в умиротворении уютное тихое кладбище. Окнам в палатах не доставало единственного элемента - надписи крупным шрифтом: "Жизнь потеряла смысл? Ушла жена, выгнали с работы, любимая футбольная команда снова проиграла? Мир разочаровал тебя, ничто более не радует? Выход находится здесь".

Благодаря общей иронии ситуации у меня всегда было слово утешения для слишком громко страждущих:

- Хотите прекратить все Ваши несчастья? Не бойтесь, до кладбища жалких девять этажей свободного полета.



Разумеется, я потреблял таблеточки. Таблеточки оказывали эффект забавный, раскрашивая мир в фиолетовые тона. Подозреваю, что именно с тех пор мой организм научился сам генерировать транквилизаторы, ибо ощущение чистейшего пофигизма покидает меня нечасто.



По вечерам устраивалась юмористическая процедура под названием аутотренинг. Грузная Елена Владимировна, нависающая над депрессующими колышущимся центнером живого веса, мрачно, протяжно, утробным басом рассказывала о том, как расслабляются ее конечности и наступает нирвана. Правая нога Елены Владимировны, расслабляющаяся и наполняющаяся теплом, до сих пор является мне в кошмарах.



Через некоторое время я пришел на прием к Татьяне Витальевне и сразу заметил торжествующий блеск в ее широко распахнутых глазах.

- Почему ты не рассказал мне правды о своем детстве? – скорбно спросила она.

Мне стало ясно, что мои опечаленные родственники посчитали необходимым открыть ей глаза на мою жестокую биографию.

- Но нравы моего отца никогда меня особенно не печалили, - со вздохом отвечал я. - И уж тем более не печалят теперь.



И это была правда. У отца иногда обитали занятнейшие личности. Однажды у нас пару месяцев жила женщина в боа, у которой был мундштук и карманная собачонка. Шерсть у животного почему-то отсутствовала, и в компенсацию этого, видимо, Господь наградил свое создание звонким визгливым голосом, который оно не стеснялось использовать сутки напролет. Собака напоминала мне кусок протухлого мяса и была первым существом, которое мне сознательно захотелось физически уничтожить. Но именно благодаря склонностям моего отца в нашем доме однажды появился юный Митя, научивший меня играть Лунную Сонату. Бетховена и Митю я любил.



Разумеется, Татьяна Витальевна решила, что нашла ключ к моей болезни. Около недели я вынужден был ежедневно развлекать ее беседами о моей жизни с отцом. К тому моменту, когда меня выпустили из невротического мирка в жизнь, предварительно торжественно сообщив, что я до неприличия здоров, апатия благополучно меня покинула. Мною владела глухая мизантропия и некоторые идеи, приличествующие разве маньякам. Между тем мама, обрадованная моим исцелением, собрала по этому поводу гостей и пригласила Татьяну Витальевну как главного героя мероприятия. Татьяна Витальевна явилась, цветущая и улыбающаяся, как живое воплощение моей вновь приобретенной радости жизни, и принялась орошать углы своим заливистым смехом.

Закончив повествовать высокому собранию о постигшей меня трагедии, Татьяна Витальевна потребовала, чтобы я сыграл для нее Лунную Сонату, о которой она была столь наслышана. Я обреченно сел за фортепиано. Она прослушала ноты три, а затем зашлась в восхвалении меня, моей чуткой души и прекрасных музыкальных рук.



Мизантропия нарастала. Под музыку Бетховена я предавался мечтам о том, как эти узкие гибкие кисти обхватят тонкую шейку щебечущего ангела и прекратят искрящийся светлый поток, в котором потонуло пространство. Я улыбался. Я был в порядке.